Меня всегда удивляло, насколько современники не чувствуют настоящего масштаба и значения тех великих людей, с которыми им посчастливилось близко сойтись и общаться. Особенно это распространено в творческой среде, прежде всего — в литературе, где обращение: «Ну что, брат Пушкин?» — слышишь в разных вариациях на каждом шагу. С точки зрения психологии творчества тут все понятно: если человек, пишущий в рифму, признается себе в том, что он, раб цезуры, водится по-дружески с великим поэтом, — ему очень трудно в дальнейшем будет сочинять стихи. Сами подумайте, зачем разводить пионерский костерок у подножья извергающегося вулкана?
Именно такое странное впечатление возникло у меня много лет назад, когда я проглотил в перестроечном читательском угаре мариенгофский «Роман без вранья», переизданный после полувекового перерыва. Книжка, конечно, любопытная, передающая своеобразие и диковинные нравы той эпохи, но некоторые пассажи меня озадачили. Ну, например: «…Больше всего в жизни Есенин боялся сифилиса. Выскочит, бывало, на носу у него прыщик величиной с хлебную крошку, и уж ходит он от зеркала к зеркалу, суров и мрачен. На дню спросит раз пятьдесят:
— Льюис, может, а?.. а?..»
И дальше следует целая история о том, как ломились друзья чуть свет к знаменитому венерологу, чтобы получить рецепт на… бром, так как никакого сифилиса не обнаружилось, а вот алкогольное расстройство нервов у автора «Москвы кабацкой» было налицо. Я не ханжа, нравы богемы Серебряного века и первого октябрьского десятилетия мне хорошо известны. О том, что Брюсов был кокаинистом, Гиппиус — гермафродитом, а Блок подхватил в юности сифилис, сыгравший роковую роль в его личной жизни, мне рассказывала еще в середине 1970-х хранительница мемориального кабинета Брюсова Елена Владимировна Чудецкая, дивно состарившаяся актриса с дореволюционным стажем. Начинала она театральную службу у Константина Марджанова, а закончила у Сергея Образцова, о котором рассказывала мне такие кошмары, что я с тех пор выключаю телевизор, когда показывают «Необыкновенный концерт». Впрочем, в научной литературе внятно об инфекционной трагедии автора «Скифов» я прочитал лишь недавно, речь идет об обстоятельной монографии Евгении Ивановой «Александр Блок: последние годы жизни».
С другой стороны, почему бы Есенину не бояться сифилиса, если в разоренной стране с разрушенной системой здравоохранения, не образцовой и до революции, лютовала настоящая эпидемия этого предосудительного недуга с очень серьезными последствиями? Я хорошо помню, как в шестидесятые годы по улицам Москвы ходили пожилые граждане и гражданки с провалившимися носами. На мой пытливый детский вопрос о том, что же случилось с этими странными прохожими, мои бедные родители испуганно переглядывались и переводили разговор на другую тему, например, на возможность покупки эскимо, несмотря на осеннюю прохладу.
В «Романе без вранья», вышедшем через год после самоубийства (?) Есенина, меня поразили не мелкие бытовые подробности поэтического общежития, не системное пьянство автора «Анны Снегиной», даже не то, что мемуарист описывает Есенина как своего верного собутыльника и почти интимного друга. Это, кстати, нормально: литературная молодость насыщена дружбами взахлеб, необъяснимыми и вероломными, но казавшимися тогда вечными. Меня задело другое: Мариенгоф, вопреки очевидному, воспринимал Есенина как творческую ровню, как поэта своего ранга. И это находило отражение в его стихах. Вот одно из них с посвящением — Сергею Есенину:
На каторгу пусть приведет нас дружба, Закованная в цепи песни. О день серебряный, Наполнив века жбан, За край переплесни.
Меня всосут водопроводов рты, Колодези рязанских сел — тебя. Когда откроются ворота Наших книг, Певуче петли ритмов проскрипят.
И будет два пути для поколений: Как табуны пройдут покорны строфы По золотым следам Мариенгофа И там, где оседлав, как жеребенка, месяц, Со свистом проскакал Сергей Есенин.
«Какие “золотые следы”? Вы о чем?» — спросит обычный читатель, слыхом не слыхивавший о существовании поэта Анатолия Мариенгофа, в лучшем случае видевший в театре инсценировку его повести «Циники», лихой, но, на мой вкус, неглубокой. «Зависть» Юрия Олеши написана о том же, но куда тоньше и многослойнее. Конечно, я-то, как выпускник филфака, защитивший диплом по русской литературе первого послеоктябрьского десятилетия, знал о незаурядном месте этого поэта, прозаика, мемуариста и либреттиста в истории отечественной словесности. О его тесной дружбе с НКВД мне удалось проведать гораздо позже. Но сравнивать его с Есениным — это как сравнить Ульяну Лопаткину с девочкой из «маленьких лебедей». Фигуры несопоставимые, это следует даже из приведенного стихотворения, где поэзия если и ночевала, то прикорнув на прикроватном коврике. А поди ж ты: «по золотым следам Мариенгофа». «Какое самомнение!» — как заметил Расул Гамзатов, когда на его предложение мужчинам выпить за дам стоя в зале встали все, кто бреет бороду.
Для того чтобы лучше понимать истинное место поэта в литературе, очень полезно читать антологии, где авторы выстроены по алфавиту и представлены своими лучшими текстами без славословия корыстных рецензентов. Тут уж не спасает ни раскрученность, ни гонимость, ни лауреатство, ни «пятый пункт», ни любовь критиков, ни актуальный политический дискурс, ни модная половая ориентация. Кто лучше сложен, легче понять в бане. Во фраках-то все красавцы! Кстати, современники часто принимают за талант умение автора принарядить свою невыразительную музу в «брендовые», по современным представлениям, тряпки… Но мода скоротечна, и то, что вызывало восторг в прошлом году, в нынешнем пробивает на смех…
Однако мне могут возразить, что сам Есенин очень высоко оценивал стихи Мариенгофа. Да, так и было, он выделял его «среди прославленных и юных», звал «Толей», посвятил ему стихи и трактат «Ключи Марии». Мариенгоф, надо сказать, не отставал. Но друзья-поэты входили в одну литературную группу — имажинистов, являясь, как мы сегодня сказали бы, членами одной команды. А командные законы в литературе, как в спорте и политике, однозначны: свой — хороший, чужой — плохой, своего славь, чужого бей! И никак иначе. В нынешней литературной ситуации это видно как никогда.
Понятно, что Есенин, как все гиганты, был снисходителен к тем, кому Бог отпустил более скромные дарования, и раздавал похвалы товарищам с терапевтической щедростью. А вот лягнуть ровню — Маяковского или Блока, — это он делал не без удовольствия. Однако, полагаю, душевная щедрость близкого друга и соратника не повод для мании литературного величия. Если ты не понимаешь, кто лучше тебя, то как ты будешь развиваться? Никак… Так с «Толей» и случилось. Вторую половину жизни, будучи женат на известной актрисе, он посвятил комфорту.
И тут хочу вспомнить другой эпизод. Был еще один поэт есенинского круга, ныне почти забытый, — Рюрик Ивнев. Вот навскидку его стихи 1923 года, Есенин мог их читать:
Слова — ведь это груз в пути, Мешок тяжелый, мясо с кровью. О, если бы я мог найти Таинственные междусловья.
Порой мне кажется, что вот Они, шумя, как птицы в поле, До боли разрезая рот, Гурьбою ринутся на волю.
Но иногда земля мертва, Уносит все палящий ветер. И кажется, что все на свете Одни слова.
Я отчетливо помню Рюрика Ивнева почти девяностолетним старцем. По Дому литераторов он ходил, опираясь на руку своего молодого литературного секретаря, одетого с редкой по тем временам тщательной изысканностью. На пальце милого юноши сверкал массивный золотой перстень, как шептались, подарок старого стихотворца своему отзывчивому помощнику. Ему потом, кстати, досталось все наследие и наследство Ивнева, бездетного и, как говорили злые языки, женщинами вообще не интересовавшегося.
Начинал Ивнев как футурист, но потом примкнул к имажинистам. Так вот, готовясь к 90-летию, до которого он не дожил трех дней, скончавшись за письменным столом (завидная смерть для литератора!), ветеран Парнаса принес в редакцию «Московского литератора», где я тогда служил, мемуары о Есенине, напоминавшие чем-то мариенгофские. Был там характерный эпизод, проиллюстрированный редким фотоснимком, где мемуарист запечатлен рядом с Сергеем Александровичем. Итак, во время дружеской попойки Рюрик Ивнев, в ту пору влиятельный литературный функционер, председатель Союза российских поэтов, а в прошлом секретарь Луначарского, спросил у явно хмельного Есенина:
— Сергей, как ты относишься к моему творчеству?
— Ты, Рюрик, талантлив навсегда! — ответил, как отлил, великий поэт, смолоду отличавшийся лукавством.
— Давайте так и назовем материал — «Талантлив навсегда!», — страстно предложил юноша с перстнем, а старец кивнул.
— Вы в этом уверены? — переспросил я: мне показалось, они не чувствуют иронии в оценке Есенина.
— Конечно, уверены! А что вас смущает?
— Оттенок…
— Нет тут никакого оттенка.
Полосный материал вышел под шапкой «Талантлив навсегда!» Кстати, и неталантлив человек тоже навсегда. Прав, прав оказался Рюрик Ивнев: если не чувствуешь «междусловья», то слова в поэзию не претворяются, а самих стихотворцев быстро забывают. Впрочем, некоторые из них становятся «достояньем доцента», что не так уж и плохо.
https://briefly.ru/olkott/malenkie_zhenshchiny/ Маленькие женщины англ. Louisa May Alcott. Little Women or, Meg, Jo, Beth and Amy · 1868 Краткое содержание романа читается за 8 минут, оригинал — 17 ч
ОЧЕНЬ КРАТКО: Четыре сестры ведут скромную жизнь, трудятся, учатся, развлекаются, мечтают, влюбляются. Мать помогает им вести себя нравственно и бороться с недостатками. Девочки стараются и добиваются своих целей.
Глава 1. Игра в пилигримов
Перед Рождеством сёстры Марч мечтали о подарках, но их семья вела скромную жизнь, так как отец потерял деньги, пытаясь помочь другу. Девочки решили на свои карманные деньги сделать подарок маме и купить небольшие подарочки для себя, а для родных и друзей поставить пьесу, написанную Джо.
Джозефина Марч (Джо) — честная и прямолинейная девочка, 15 лет, любит читать и мечтает стать писательницей, уютно чувствует себя в мужской компании
Вскоре домой пришла их мать, миссис Марч, и обрадовала дочерей письмом от отца, мистера Марча, который был на войне.
Миссис Марми Марч — мать девочек, непререкаемый авторитет и пример для подражания, честна, добродетельна, милосердна, справедлива, порой строга
Мистер Роберт Марч — отец девочек, мудрый, добрый, справедливый, дочери очень его любят и уважают
Потом мать вспомнила игру в пилигримов, в которую девочки играли маленькими. Тогда сёстры просто добирались из погреба на крышу по воображаемому тернистому пути. Теперь же мама предложила им играть «не понарошку, а на самом деле».
Наши котомки всегда за спиной, наша дорога перед нами, а стремление к добру и счастью — тот проводник, что ведёт нас через множество огорчений и ошибок к душевному покою…
Вечера семья проводила за шитьём и вязанием, обсуждала события дня. Перед сном пели несколько песен под аккомпанемент Бесс и шли спать.
Элизабет Марч (Бесс) — тихая, застенчивая и послушная девочка, 13 лет, обожает музыку
Глава 2. Счастливое Рождество
На Рождество девочки получили от мамы по книжке. Мег предложила читать эти книги по утрам, все согласились.
Маргарет Марч (Мег) — красивая и романтичная девушка, 16 лет, с прекрасными манерами, послушная, скромная, стесняется своей бедности, завидует красивым платьям и дорогим украшениям подруг
Соседкой Марчей была бедная женщина с детьми. Миссис Марч предложила отдать праздничный завтрак этой семье, девочки послушались и отнесли еду в бедный дом.
Вечером была театральная постановка по пьесе Джо, на которую пригласили подружек, и праздничный ужин от мистера Лоренса, который видел, как девочки несли свой завтрак беднякам.
Мистер Джеймс Лоренс — волевой, строгий, непреклонный, владелец крупного состояния, сосед Марчей, поощряет дружбу внука с ними
Глава 3. Внук мистера Лоренса
Однажды Мег и Джо получили приглашение на вечер с танцами. Новых нарядов у них не было, они старались обходиться тем, что есть, и делились друг с другом лучшими вещами.
Мег танцевала и весело проводила время. Джо не танцевала, чтобы скрыть испорченное платье. Случайно она познакомилась с застенчивым мальчиком Лори и подружилась с ним.
Теодор Лоренс (Лори) — внук мистера Лоренса, сирота, ровесник и друг Джо, которая ему нравится, образован, хорошо играет на фортепиано, воспитан, порой дерзок, противится контролю со стороны деда
Мег вывихнула ногу, и Лори подвёз их домой.
Глава 4. Ноши пилигримов
Чтобы помочь маме, Мег работала гувернанткой в богатом доме, а Джо была компаньонкой старой тётушки Марч.
Тётушка Марч — родная тётя мистера Марча, очень богатая хромая старая леди, обидчивая, раздражительная, вспыльчивая, любит девочек, но никогда не признается в этом
Эми училась в школе, а Бесс занималась учёбой дома и помогала по хозяйству.
Эми Марч — миловидная девочка, 12 лет, любит рисовать, умеет нравиться людям, воспитанная, но тщеславная, обидчивая, эгоистичная и капризная, её сдерживают только привитые семьёй духовные ценности
Глава 5. По-соседски
Джо хотела снова встретиться с Лори, и когда выдался удобный случай, пошла в гости. Дети весело провели время. Также она познакомилась с мистером Лоренсом.
Глава 6. Бесс находит Прекрасный дворец
Дружба сестёр с Лори росла, только Бесс стеснялась ходить в гости.
Мистер Лоренс узнал о любви Бесс к музыке и устроил так, что она смогла приходить в особняк поиграть на рояле. В благодарность Бесс вышила для него домашние туфли. Мистер Лоренс был тронут и в ответ подарил Бесс фортепьяно. Девочка нашла в себе мужество поблагодарить его лично и даже обняла и поцеловала.
Глава 7. Эми в Долине Унижения
Однажды Эми принесла в школу цукаты, чтобы угостить девочек. В школе это было запрещено, но закон часто нарушался. Одна из девочек не получила цукаты и выдала Эми учителю. Эми наказали: она получила указкой по ладоням и до конца урока простояла у доски.
Миссис Марч была против телесных наказаний и разрешила Эми учиться дома с Бесс, но заметила, что девочка получила хороший урок.
Глава 8. Джо встречает Аполлиона
Джо, Мег и Лори ходили в театр. Эми обиделась, что её не взяли с собой, и сожгла книгу сказок Джо, которую та писала несколько лет. Джо очень расстроилась. Когда они с Лори пошли кататься на коньках, Эми увязалась следом, не слышала, как Лори сказал, что лёд тонкий, и чуть не утонула. Джо была виновата, так как знала, что сестра не услышала слов Лори. В итоге девочки помирились.
Глава 9. Мег на Ярмарке Тщеславия
Весной подруга Мег пригласила её на две недели в гости. Мег в целом весело проводила время, но немного страдала из-за своих немодных и поношенных платьев. Сестра подруги позвала на бал Лори и одела Мег в своё платье, ошибочно полагая, что они влюблены друг в друга. Девочка выглядела модно, но производила впечатление «куклы».
Уже дома Мег призналась маме, что на балу кокетничала и пила шампанское, и признала, что вела себя отвратительно.
Глава 10. Пиквикский клуб
Субботними вечерами сёстры собирались на чердаке, переодевались в джентльменов и играли в тайное общество. Однажды они пригласили в своё общество Лори, за что тот в благодарность придумал «почтовое заведение» в саду.
Глава 11. Новый опыт
Наступили каникулы, и девочки решили, что будут только отдыхать. Целую неделю они провели в безделье, им это надоело, из-за недосмотра умерла птичка Бесс.
В субботу мать устроила всё так, что девочки сами должны были себе готовить и убирать дом. Девочки не справились и признали, что каждый день нужно делать и полезные, и приятные дела.
Глава 12. Лагерь генерала Лоренса Лори устроил пикник. Все весело провели время за играми и едой. Мег понравилась Джону.
Мистер Джон Брук — воспитатель и друг Лори, 28 лет, умный, добропорядочный, скромный и честный, влюблён в Мег
Глава 13. Воздушные замки
Погода была прекрасная, и девочки решили поработать на воздухе: шить, рисовать. К ним присоединился Лори, дети рассказали друг другу о своих мечтах.
Глава 14. Секреты
Джо решилась и отнесла свои рассказы в газету, их напечатали. Хотя ничего и не заплатили, Джо и все девочки были очень рады.
Лори рассказал Джо, что Джон неравнодушен к Мег. Джо расстроилась, так как хотела никогда не расставаться с сёстрами и жить вместе с мамой.
Глава 15. Телеграмма
Пришла телеграмма о болезни отца. Мать сразу собралась в дорогу. Мистер Лоренс устроил так, что Джон поехал с ней в качестве сопровождающего.
Джо продала свои волосы, чтобы вырученные деньги дать маме на поездку. Все были шокированы, но горды за её смелый поступок.
Глава 16. Письма
Девочки вели прежнюю жизнь, мистер Лоренс за ними присматривал. Миссис Марч и девочки часто писали друг другу.
Глава 17. «Маленькая Добросовестность»
В отсутствие мамы Бесс навещала бедную семью и заразилась от них. Джо и Мег стали ухаживать за больной сестрой. Эми отправили в дом тётушки.
Глава 18. Мрачные дни
Бесс стало хуже, и девочки телеграфировали маме. Предупреждённая Лори, она уже ехала домой.
Ночью Бесс стало лучше, а утром приехала мама.
Глава 19. Завещание Эми
Эми страдала в доме тётушки, у неё было много поручений и не было рядом сестёр.
Как-то Эми узнала, что всё имущество тётушки перейдёт девочкам и тоже решила написать завещание.
Глава 20. Признания
Все были рады приезду матери. Джо рассказала ей о любви Джона к Мег, но сам он ещё раньше признался миссис Марч в этом. Они решили подождать и ничего не рассказали ей. Сама Мег часто думала о Джоне.
Глава 21. Лори — нарушитель спокойствия и Джо — умиротворительница
Лори подделал почерк Джона и прислал Мег любовную записку. Мег была взволнована, но ответила, что ещё слишком молода.
Миссис Марч строго отчитала Лори за его проделку. Мальчик раскаялся и извинился. Дома Лори получил ещё и от дедушки, но Джо их помирила.
Глава 22. Счастливые луга Наступило Рождество, все дарили друг другу подарки. Неожиданно приехали мистер Марч с Джоном. Все были счастливы и обнимались. Джон поцеловал Мег.
Вечером отец похвалил всех девочек, так как знал, что за год его «маленькие пилигримы» добились больших успехов в воспитании своего характера.
Трудна была для вас эта дорога… Но вы прошли по ней мужественно, и я думаю, что совсем скоро тяжёлые ноши упадут с ваших плеч…
Бесс почти поправилась и сыграла на пианино.
Глава 23. Тётя Марч решает вопрос
Однажды Джон объяснился с Мег. Появившаяся тётушка Марч всё слышала и приказала Мег не выходить замуж за бедного, иначе лишит её наследства. Мег ответила, что выйдет замуж по любви. Джон понял, что она его любит.
Всё семейство собралось вместе. Все были счастливы.
Краткое содержание составила Зоя Бумблис. За основу пересказа взят перевод М. Ю. Батищевой.
Нормальные, интеллигентные французы новости по телевизору не смотрят. Все, что их интересует, они вычитывают в газетах. Одно и то же событие в мире будет преподнесено в «Либерасьон», «Фигаро» или «Юманите» под разными соусами. Но именно так, как хочет читатель этой газеты. В стране с установившимися демократическими традициями знают, что переубедить оппонента невозможно. Что бы в мире ни происходило, коммунисты будут воспринимать события в интерпретации «Юманите», а консервативные буржуа — в интерпретации «Фигаро». Однако подавляющее большинство французов узнает о событиях в мире и стране из телевизионных «Новостей». Чтобы понять, что такое политкорректность во Франции, надо смотреть телевизионные «Новости». И в нынешних условиях знаменитая фраза Владимира Ильича звучала бы так: «Телевидение — не только коллективный агитатор, оно — коллективный организатор».
Прямо скажем, во французских теленовостях в самой подаче материала (то есть, как верно заметил Ленин, в формировании и организации общественного мнения) очень много симпатичного. Дикторы почти всегда улыбаются. С улыбкой вам сообщают, что не ходит метро, что забастовка водителей грузовиков блокировала полстраны. Дескать, ничего, мадам-месье, придется потерпеть, мы и не такое видели. Президента, премьер-министра мельком показывают на официальных церемониях. Министр крупным планом — только в двух случаях: или он, министр, обещает что-то конкретное (например, сократить налоги), или когда сморозил какую-нибудь глупость. Вообще, если нет никаких потрясений или выборов, то жизнь в высших сферах власти французское телевидение не волнует. А волнует, то есть привлекает внимание, закрытие завода (особенно иностранной фирмой), когда рабочие вынуждены садиться на пособие по безработице; вандализм в школах и горячих пригородах; нехватка медперсонала в госпиталях; и трудная судьба французских крестьян (постоянный сюжет), которые в связи с перепроизводством не знают, куда девать избытки мяса, молока, зерна, овощей, фруктов. Вы просидели у телевизора 20 минут и кажется, уже все узнали про Францию. Но нет, ударный материал впереди! Камера медленно наплывает на скалистые берега Круазика, на песке, на камнях крупным планом — мазутные лепешки. Крупным планом показывают мертвых птичек, покрытых мазутом. Голос диктора дрожит, кажется, сейчас он заплачет.
Птичек очень жалко.
Потом, словно спохватившись, диктор скороговоркой сообщает оставшиеся новости. В Калифорнии разбился самолет, 17 человек погибло. Показывают картинку. Русские произвели зачистку в Чечне. Показывают картинку. В Бангладеш в результате циклона погибло и пропало без вести около 70 тысяч человек. Картинку даже не показывают. На это уже нет времени. Ведь надо успеть рассказать о концерте Джонни Холидея в зале Берси. В актерском сопереживании со зрителем французские тележурналисты достигли колоссального мастерства. Взять хотя бы такую банальную вещь, как снег. Кого удивишь им в России? А во Франции это сложнейший комплекс проблем. Снежный покров в 5 сантиметров полностью парализует все автомобильные дороги, движение в городах и даже частично железнодорожный транспорт. Снег во Франции — это как цунами. Однако и отсутствие снега в горах зимой — экономическая катастрофа. Парализуется вся экономика лыжного туризма. Значит, снег должен обязательно и непременно выпадать в горах, особенно во время студенческих и школьных каникул. Но ни в коем случае не падать на шоссе, ведущее к горным курортам. Если же такое происходит… Вы бы посмотрели, с каким драматическим пафосом повествует об этом французское телевидение! Какие глубокие чувства читаются на лицах авторов репортажей! Станиславский, восстав из гроба, посмотрел бы и убежденно сказал: «Верю!».
По телевизионным «Новостям» становится ясно, на каких событиях расставит свои акценты французская пресса. Но если в газетах возможны полемические перехлесты, то телевидение как бы диктует правила поведения, точнее, правила хорошего тона. Попробую их перечислить.
Никогда не скажут, что совершил преступление араб или негр. Если в группе хулиганов есть хоть один белый, то будут показывать именно его.
В репортажах о горячих пригородах будут напирать на экономические условия и социальное неравенство.
При первой возможности поехидничают по поводу американского образа жизни, открыто критикуют американскую внешнюю политику (особенно войну в Ираке), но будут лебезить перед приглашенной в студию голливудской знаменитостью.
В лучших советских традициях нападают на израильскую военщину, сочувствуют палестинцам, но сразу же негодуют при любой антисемитской вылазке во Франции.
С политиком, который дает интервью, предельно корректны, но Ле Пену будут улыбаться сдержанно, а товарищу Роберту Ю. (во всяком случае, пока он был генсеком Французской компартии) — до ушей.
Промышленника, магната, президента крупнейшей международной корпорации будут стараться поддеть, загнать в угол острыми вопросами, но заискивать перед сопливой девчонкой, если она в данной момент делегат протестующих студентов.
И всегда, как только представится случай, похвалят французскую кулинарию.
Тем не менее, французская пресса, независимо от политической ориентации, и несмотря на общепринятые правила хорошего тона, — дама с характером. Характер этот сложно обрисовать набором прилагательных. Попробуем конкретным примером.
Несколько лет тому назад в парижском пригороде Нантер произошла трагедия. Дождавшись окончания заседания муниципального совета, некий месье встал и начал хладнокровно, методично расстреливать муниципальных советников. Убил восьмерых, ранил еще больше, но тут люди сообразили, что он перебьет всех, набросились на него, скрутили, причем, убийца кричал: «Убейте меня, убейте меня!» К этому времени подоспела полиция, и убийцу передали в руки правосудия. Правосудие быстро выяснило, что убийца, во-первых, психически вменяем, во вторых, эту акцию он готовил давно, ибо считал свою жизнь неудавшейся, пропащей, однако почему-то обвинил в своих неудачах муниципалитет Нантера. Да, такая деталь: он профессионально занимался стрелковым спортом и имел право на хранение оружия. Он давно подумывал о самоубийстве и в конце концов, решил уйти из жизни, громко хлопнув дверью. Допрашивали убийцу в святая святых французской полиции, на «Кэ д'Орфевр», в одном из тех кабинетов, которые занимал легендарный герой Сименона, комиссар Мегрэ.
Естественно, французская пресса забыла обо всем на свете (даже о росте цен на салат, обязательная дежурная тема новостей) и говорила только о Нантере, добавляя какие-то детали из области политики — дескать, премьер-министр Жоспен приехал в Нантер выразить свое соболезнование в два часа ночи, а президент Ширак — лишь в семь утра. И явно тут какая-то интрига. Благодаря стараниям радио и телевидения, политическая интрига становилась все запутаннее и интереснее. Но тут паскуда-убийца поломал журналистам всю игру: выбросился из окна кабинета с четвертого этажа во внутренний дворик и разбился насмерть.
Вся французская пресса была дико возмущена. Чем? Может, тем, что полиция, извините за грубость, не оторвала сразу убийце яйца? Может, тем, что выбросившись из окна, убийца избежал сурового наказания — четвертования, гильотинирования? Может, тем, что восемь погибших муниципальных советников остались неотомщенными? Нет, погибшие вообще остались за кадром, или про них пробалтывали скороговоркой. Так вот, французская пресса дико возмутилась и единодушно требовала крови, то есть сурового наказания… полицейских следователей, прошляпивших прыжок из окна.
Давайте разберемся, какая судебная кара грозила нантерскому убийце. Несмотря на все стенания адвокатов — мол, человек жил на РМИ (пособие для бедных) и что у него было тяжелое детство, думаю, его бы приговорили к пожизненному заключению. Во Франции это означает, что он вышел бы на свободу через 22 года человеком, еще полным сил, и опять мог спокойненько приступить к отстрелу неугодных ему персон. А эти 22 года его бы содержали в тюрьме за счет налогоплательщиков. А может, как это часто бывает во Франции, он бы написал в тюрьме книгу, которую издали бы огромным тиражом (во Франции любят автобиографии преступников), и, в конце концов, вышел бы из тюрьмы знаменитым и богатым человеком.
По моему разумению, с точки зрения всеобщей справедливости, прыжок из окна был не самым худшим выходом из положения. Однако, повторяю, французская пресса рвала и метала, требовала крови полицейских, пока не появилось официальное заключение дисциплинарной комиссии. В заключении говорилось, что следователи не прошляпили и не проспали прыжок из окна, что им дано было указание свыше — вести допрос в мягких тонах, ни в коем случае не надевать наручники, угощать кофе и сигаретами и всячески вызывать на откровенность. (Ну еще бы, такой важный преступник! А если бы он убил не восемь, а восемнадцать человек, ему бы подали шампанское и привели бабу. Впрочем, возможно, это лишь мои домыслы.) Вот только тогда, узнав как гуманно обращались с убийцей, французская пресса разом успокоилась и наконец-то вспомнила о погибших. Если вы еще не поняли характер этой «дамы», то я не виноват.
Да, забыл предупредить. Уважаемые герры преступники! Дальше вы никаких полезных сведений не получите, так что можете спокойно закрыть книгу. Как говорил товарищ Сталин: «Наши цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи!». А мы займемся философско-социологическим исследованием на тему: «Почему добрые, благородные намерения приводят к противоположным отрицательным результатам?».
…Наверно, я похож на древнего гусляра, который поет преданья старины глубокой, а публика слушает и скептически улыбается — мол, заврался дед, сказки рассказывает. Так вот, хотите верьте, хотите нет, тридцать лет тому назад, когда мы с семьей прибыли в Париж, меня поразил дикий контраст с московскими улицами. На парижских улицах не дрались, на парижских улицах не воровали. Не было ни пьяных, ни наркоманов. Более того, в Париже не было полицейских. То есть они где-то были, но не было надобности в их присутствии. Только в двух-трех арабских кварталах ночью не рекомендовалось появляться. Любимым развлечением парижан и иностранных туристов были ночные прогулки по городу. И двери парадных не запирались. Если бы вы знали, как за эти годы изменился Париж! Как он почернел — в прямом и в переносном смысле!
…Я вхожу в вагон метро. По вагону мечется огромный негр. Скачет, визжит, орет, расстегивает ширинку, демонстрирует причиндалы. Причем, это не сумасшедший, его речь вполне осмысленна. Он требует, чтобы правительство легализовало всех подпольных иммигрантов. Он цепко улавливает недовольные взгляды, накланяется над пассажиром и спрашивает в упор: «Ты расист?». Пассажир смущенно опускает глаза. Во Франции стыдно быть расистом. Во Франции никто не хочет быть расистом, особенно, когда двухметровый громила ставит вопрос ребром. Одна лишь хлипкая девчушка отважно вступает с ним в разговор — дескать, она против расизма, она на стороне нелегальных иммигрантов, но все-таки демонстрации надо устраивать на улице. Буйный защитник обездоленных нагло смеется ей в лицо: «Ты — белая блядь, я тебе не верю».
Вот это — символическая картина того, что сейчас происходит во Франции.
Когда в 1981 году социалисты, впервые в истории Пятой республики, пришли к власти, хитрющий Миттеран быстренько сообразил, что их экономическая программа устарела, никуда не годится и приведет к катастрофе. Однако надо было хоть в чем-то выполнять обещания, данные избирателям. И вот тогда началась широкая кампания за права человека. Открылись двери во Франции для всех выходцев из бывших африканских колоний, («у нас перед ними моральный долг»). Левые интеллектуалы, знаменитые актеры, писатели, звезды эстрады писали от восторга и пели хвалу Миттерану. (Для справки: вся эта почтенная публика проживает в спокойных буржуазных кварталах или богатых пригородах, где негров и арабов в природе не бывает.) Во французских СМИ воцарилась политкорректность. Еще немного бы — и во Франции торжественно объявили бы наступление социалистического рая.
Первыми опомнились и забили тревогу не правые, не либералы, даже не Национальный фронт, а коммунисты, мэры коммунистических пригородов, так называемого «красного пояса Парижа», ибо с ужасом убедились, что «красный пояс» стремительно превращается в неуправляемый криминальный Гарлем. Один коммунист вообще запретил иммигрантам поселяться в своем городке, дескать, их и так уже набилось выше крыши. Никакой ультраконсерватор или лепеновец не осмелились бы на такой шаг. Их бы масс-медиа затравили насмерть. Ну, конечно, ЦК Французской компартии одернул своего товарища, товарищ признал, что совершил идеологическую ошибку. Пресса мягко пожурила левого мэра и завела свою обычную политкорректную песню. Мол, волна преступности объясняется порочными устоями буржуазного общества; люди не виноваты, что начинают убивать, грабить и воровать, на то их толкает социальная несправедливость; надо ликвидировать безработицу, материальное неравенство, тогда преступность исчезнет сама собой; особую деликатность надо проявлять к малолетним правонарушителям (до 18 лет), это дети, они не виноваты, виноваты семья, школа и социальные условия, малолетних не надо наказывать, их надо воспитывать.
…Плавный ход моего повествования прерывает свежий факт сегодняшнего дня. В провинциальном городке, где вроде нет никаких расовых проблем, молодежная банда угоняла машины. Пятнадцатилетний мальчик сказал своему отцу, что знает имена тех, кто украл у них машину. Отец, законопослушный француз, решил, что об этом надо официально заявить в полицию, и явился с сыном в участок. Там все записали, поблагодарили свидетелей, а потом вызвали в участок юных угонщиков, сообщили им, что на них поступило заявление, погрозили им пальцем и… отпустили.
Что сделали семнадцатилетние детишки? Почувствовав безнаказанность, они подкараулили парнишку и зарезали его. Причем резали долго и зверски. На трупе (теперь уже не 15-летний мальчик, а труп!) насчитали 14 колотых ран.
Сегодня об этом страшном происшествии написано во всех газетах, кричит радио и телевидение. Завтра успокоятся и забудут. Накажут ли полицейских? Нет, ибо полиция поступила политкорректно, ведь убийцы не виноваты, виноваты семья, школа, общество. Вот если бы угонщиков сразу арестовали, то пресса бы не забыла и продолжала крик. Ведь нынче, какая главная тема во французских СМИ? Плохо, месье-дам, живется преступникам во французских тюрьмах! Тюрьмы переполнены.
Анатолий Гладилин "Жулики, добро пожаловать в Париж!", 2007 год
