Aussie Grit - автобиография Марка Уэббера
Отрывок из главы 5: Кошмар в Ле-Мане: 1999

Свободные заезды продолжались вплоть до ночи четверга, 10 июня. Я был доволен тем, как мы успели поработать с машиной, хотя у Марселя (Тиманна — партнера Марка по команде - прим. DuelAnt'а) возникли проблемы с темпом. Сам я проехал всего 3 круга на время и находился на трассе для последней проверки надежности. Тогда я и оказался на трассе позади Франка Билы и его Ауди с открытым верхом в секции между поворотами Мульсан и Индианаполи в южном конце трассы, где надо тормозить перед шпилькой, а потом заново разгоняться до 6-й передачи. Била не мешал мне, я держался в воздушном мешке. Мне нравилось пилотировать в сумерки и проезжать быстрые круги в это время суток. Сразу после апекса я был достаточно близок к нему и почувствовал, как передняя часть машины становится легче. В этом нет ничего необычного: в Ле-Мане большие машины, поэтому когда вы близко к кому-то приближаетесь, машина периодически теряет немного прижимной силы. Я не особенно обеспокоился сначала, но вскоре я осознал: «Я не смог ее вернуть... Сейчас эта штука взлетит».
Это произошло так быстро, как будто это взлетал самолет. На скорости 300 км/ч машина просто оторвалась от земли. Стоит сказать, что в Фонтане мы с Берндом находились в воздушном мешке на скорости в 330 км/ч и все было нормально, но это было на трассе гладкой, как бильярдный стол. Ле-Ман довольно ухабистый на участке перед Индианаполисом. Я ударил по тормозам, но было слишком поздно. Я больше не видел машину Франка, я взлетел вверх. Я увидел небо, потом землю и снова небо, я практически мог видеть, как фары освещают верхушки деревьев – было сумеречно, но не очень темно – и я был пассажиром в 1000-килограммовой машине в 10 метрах над землей на скорости 300 км/ч. Немалая часть трассы в Ле-Мане проходит через лес; я знал, насколько тонкие лобовые стеклы на этих машинах, они не предназначены для врезаний в деревья, и я подумал: «Если я попаду в деревья, то я в полном дерьме». Еще я знал, что в этом месте был изгиб трассы, и если эта машина продолжит лететь прямо, то я точно попаду в деревья. Я мыслил ясно, хотя я и был сильно напуган. Самым страшным было то, что во время полета все было абсолютно тихо.

И все это как на замедленной съемке, пока эта машина весом в тонну переворачивается, словно лист на ветру. Конечно, я был напуган, но парадоксальным образом в то же время я был спокоен и расслаблен.
Люди говорят правду: в такие моменты жизнь проносится перед глазами. Изображения пулей пролетали в моем сознании. Моя сестра Линни родила первого ребенка за год до этого. Я подумал о них, а потом: «Я слишком молод», потом «Черт возьми, этот вечер четверга в Ле-Мане, возможно, это конец». Казалось, все это заняло 5-6 минут, но на самом деле прошло всего 3-4 секунды.
Когда я приземлился, я с облегчением понял, что не вылетел за ограждения. Какое-то время машина была на крыше, но я не помню большую часть из этого. Воздушная коробка была сломана, и были какие-то повреждения крыши, но каким-то образом я оказался на 4 колесах. Свидетели говорили, что перед этим машина несколько раз перевернулась в воздухе и приземлилась.
Я остановился настолько близко к посту маршала, насколько мог. Очевидно, у меня не было реального контроля над машиной, но у меня оставались тормоза, и я смог сместиться на левую часть трассы. Маршал жестом призывал меня подъехать ближе: конечно, он понятия не имел, через что я до этого прошел, он просто видел поврежденную машину, которая прибыла на его пост. Я чувствовал облегчение, но вместе с тем и шок.
Что это, черт возьми, было? – был вопрос, который пронесся у меня в голове. Это был невероятный момент – эмоции, через которые ты проходишь, когда веришь машине, как родной матери за 90 секунд до этого, потом думаешь, что умрешь, потом машина в конце концов оставляет тебя в живых. Только вдумайтесь в это!

То, что было после этого, было совершенно дикой вещью. Гонщик в тебе автоматически начинает думать: «Черт, мы потеряли столько времени, и у нас нет другой машины, что нам делать?»
Были некоторые опасения по поводу моей шеи, поэтому я поехал в медицинский центр для проверки (позднее они предъявили мне счет за чертов рентген!). Медицинская машина не могла бы меня доставить в более людное место, даже если бы захотела. Единственными людьми, которых я не видел, были те, с которыми я действительно хотел поговорить. Я хотел сказать Энн и отцу, что со мной все в порядке. Отцу пришлось трудно. Он и сейчас скажет вам, что Ле-Ман 99 был худшим моментом в его путешествиях по миру. «Когда Мерседес Марка оторвался от земли, это произошло на дальней стороне трассы, поэтому трудно было выяснить, что с ним произошло. Худшим было то, что никто, НИКТО в лагере Мерседеса не мог смотреть мне в глаза на протяжении полутора часов. Это было самые длинные, агонизирующие 90 минут в моей жизни. И когда меня наконец позвали в медицинский центр, я не знал, что я обнаружу. Когда я туда приехал, и с Марком все было в порядке и он готов был гоняться снова, это было огромным облегчением. Никто не хотел видеть меня в тот день, и это было самым одиноким временем в моей жизни.

Я сделал все, что мог, чтобы убедить всех, что мы играем с огнем, и я мог видеть, что некоторые люди в команды действительно забеспокоились. Они знали, что я не сочиняю это, что-то было не так, но в итоге все спустили на тормозах.
Когда я вернулся, опустился занавес между мной и руководством команды. Я был потрясен тем, что произошло, и чувствовал себя изолированным. Я поговорил с Норбертом и Герхардом, и на этот раз все было иначе, потому что была видеосъемка и фото, и они видели, что все действительно было так, как я говорил. Франк Лагорс, Жан-Марк Гунон и Педро Лами тоже были обеспокоены и поддержали меня. В тот момент мной настолько овладела паранойя, что я думал, что кто угодно мог взлететь, а не только Мерседесы. Что это за русская рулетка?
Мне было страшно за Бернда, моего лучшего друга, и я просил его еще раз обдумать решение гоняться. «Бернд, дружище, ты не можешь ездить на этой машине, просто не можешь. После всего, через что мы прошли вместе, это слишком опасно, слишком близко к грани».
Но он был с командой несколько лет и на тот момент был уверен, что команда все быстро исправит и все будет хорошо.
Хорошо? Это был гребаный хаос, гигантская пробоина в нашей лодке. Мерседес отказался от Ле-Мана после катастрофы 1955 года; и эта новая ситуация вряд ли бы укрепила мнение, что Мерседесы быстрые, но безопасные. Безопасные? Наши машины взлетали!

Мы поспорили еще немного на эту тему, но я был очень расстроен, что принял решение не гоняться еще до старта гонки. Мои кишки могли бы вынуть, вставить обратно и снова вынуть, а команде было наплевать. Я был сам по себе. Ответ Норберта был: «Сделай для меня только одну вещь, поучаствуй в параде пилотов, поприветствуй фанатов». Я согласился.
С одной стороны, это было невероятно храбро с их стороны участвовать в гонке. С другой стороны, это было оскорбительно для меня. Я чувствовал, что это все из-за того, что это «всего лишь» Уэббер перевернулся. Будь на моем месте Бернд, они бы снялись с гонки. После парада я вернулся в моторхоум, чтобы собрать вещи. Я был совершенно разбит, потому что принял все это на свой счет.
Энн сказала: «Все происходит не случайно, мы будем двигаться дальше», и я начал находить плюсы в том, через что я прошел.
Я знал, что я остаюсь быстрым гонщиком, что я знаю, что я делаю, и самое главное, я знал, что правда на моей стороне. К этому моменту гонка уже началась, но в моторхоуме не было телевизора, поэтому мы не знали, что происходило на трассе.
Потом раздался телефонный звонок.
Мерседес Питера Дамбрека перевернулся и влетел в деревья. Я разразился слезами и побежал прямо на пит-лейн, который был в 1.5 км от меня. Когда же закончится этот кошмар?
Я думал: «Если он умер, я убью этих ублюдков, я просто убью их. Я в точности знал, через что он прошел, и это было то, чего я и боялся: он попал в деревья... Он точно получил травму.
Я пошел сразу к инженеру Йоши и спросил: «Это правда?».
По панике в гараже было видно, что это было правдой. Все в команде были в ужасе. Теперь это произошло не только со мной. Может быть, дело все-таки в их машине. Тут же они сняли другую машину с гонки. Франк был в машине Бернда в это время и сказал, что к моменту приказа уже сам решил возвращаться в боксы, потому что видел, как Питер взлетел.

В тот момент мне было наплевать на Мерседес, меня интересовал только Питер. Удивительным образом, с ним все было в порядке, хотя информация появилась только через 20 минут. Бернд, Педро, Франк и я сидели в одной из комнат для пилотов 40 минут и не могли сказать друг другу ни слова. Взрослые мужчины были раздавлены: мы не могли говорить, не знали, с чего начать. Я пошел увидеться с Герхардом, техническим гением этой машины, который убедил команду дать мне шанс. Мы через многое прошли вместе, он был невероятно увлечен работой, но в этот раз Мерседес был не прав. Я уснул в комнате для гонщиков в ту ночь и когда я проснулся, чертова гонка все еще продолжалась...
Мы начали долгий путь домой в моторхоуме, который служил нашей базой в Ле-Мане, и каждый раз, когда он подскакивал на кочке, я начинал нервничать. Боб Копп обеспечил нам дорогу до Парижа. Потом он сказал нам, что люди в команде показывали пальцем на меня, шепча, что виноват был я, а не машина Мерседеса. Боб думал, что я страдал от отложенной реакции на аварию, поскольку в пути я был вялым и печальным. Он был уверен, что люди в Мерседесе не поговорили со мной и с Питером так, как должны были. Мой отец придерживался того же мнения: «Мерседес совершенно ужасно повел себя. Мне было ясно, что им не интересно здоровье Марка».

Я был так потрясен, что неделю не мог сесть даже за руль дорожной машины. До меня дошла информация, как Тьерри Бутсен говорил, что Уэббер больше никогда не будет прежним после произошедшего, но я снова доказал всем сомневающимся, что они ошибаются.
Это было огромным разочарованием не проехать ни метра в легендарной гонке. Я знал, что будет трудно, но опыт в конце 1999 оказался сложнее, чем я когда-либо мог представить. У меня не было ни гоночного контракта, ни разбора полетов внутри команды, ни плана по кризисному менеджменту, ни пиар-стратегии. Я был просто гонщиком, который сам по себе.
Но что обычно говорят в таких ситуациях? То, что вас не убивает, делает вас сильнее, поэтому я должен был уехать из Ле-Мана в два раза сильнее, чем был до того, потому что он пытался меня убить 2 раза. В июле 1999 я не мог быть дальше от Формулы-1. Предполагалось, что моя карьера взлетит на воздух вместе с Мерседесом. Я вернулся на землю с помощью 2 самых страшных кочек, которые только можно увидеть.

http://forum.f1news.ru/topic....uebbera